История письма: Эволюция письменности от Древнего - Страница 114

К оглавлению

114

Бильге-каган ненамного пережил принца; в 734 году он умер, отравленный своим собственным сановником как раз в тот самый момент, когда китайский император обещал ему руку одной из своих дочерей. А спустя еще 11 лет обратилось в прах и все прежнее тюркское великолепие; причем на этот раз смертельный удар был нанесен не китайцами — Бильге-кагану с большим искусством удалось в свое время заручиться их дружбой, — а другим тюркским народам, уйгурами, намеревавшимися взять на себя ведущую роль в Центральной Азии. Умеренное, осмотрительное и мудрое правление Бильге-кагана вызвало последний расцвет первого тюркского государства. Но, помимо его подданных, дальновидной политике Бильге благодарна и наша наука за особенно ценное для нее наследие.

Когда умер Кюль-тегин, его память почтил не только брат. Китайский император, основываясь на отношениях дружбы, господствовавших между тюркской державой и Китаем эпохи Танской династии, повелел соорудить на могиле покойного внушительный памятник; когда же сам Бильге последовал за своим братом, его сын и наследник вместе с китайским императором поставили и ему большой роскошный надгробный монумент.

Оба памятника имеют надписи. Они и явились теми самыми текстами, которые в 1896 году сделали возможной дешифровку древнетюркской письменности.

Памятники простояли почти тысячу лет, забытые, подобно другим таким же памятникам в других районах Российской империи, распространившей со временем свой суверенитет и на области, заселенные некогда древними тюрками. Они не привлекали к себе внимания до тех пор, пока Петр Великий не двинул Россию по пути прогресса. Постепенно пробуждалась жизнь и вокруг этих немых свидетелей далекого прошлого. С 1719 по 1727 год некий Даниэль Готлиб Мессершмидт, — естествоиспытатель из Данцига, объездил Сибирь по поручению Петра. Ему удалось добраться от Нерчинска до пограничной с Маньчжурией реки Аргунь-Керулен. При этом уже в долине Верхнего Енисея, невдалеке от древних гробниц, он увидел на берегу реки два причудливых камня, покрытых изображениями и надписями; рельефы представляли сцены охоты и жертвоприношений, животных, лица людей и орнаменты. Что касается надписей, то последние состояли из знаков, напоминающих северные руны. В дальнейшем копии, снятые с этих и других надписей, которые в то время считались скифскими, с помощью одного из послов Екатерины II попали в Европу и были здесь изданы.

К началу XIX века подобные находки становятся все более частыми, и в стольном граде востоковедов Париже постепенно начинают понимать их значение для истории всей Средней Азии. Приходит время первых отважных попыток дешифровки; среди пионеров мы встречаем А. Ремюза и современника и противника Шампольона, известного нам уже Ю. Клапрота. Труды их и старания пока еще тщетны, и вокруг новой письменности уже начинают громоздиться всяческие гипотезы: она превращается то в скифскую, то в письмо народа чудь, оказывается родственной северным рунам и даже уводит некоторых к кельтам и готам. Однако, в конце концов, поскольку все попытки объяснения остались безрезультатными, интерес к памятникам мало-помалу утих, и они вновь погрузились в дрему.

К ученым, в первой половине XIX века исследовавшим памятники, издавшим надписи и делавшим первые попытки объяснить их происхождение и язык, принадлежал и финский ученый М.А. Кастрен; его усилия были продолжены финским Археологическим обществом, которое к 1875 году дважды посылало в Минусинск экспедиции с целью нахождения и исследования надписей. Результатом обоих предприятий была вышедшая в 1889 году в Гельсингфорсе роскошная публикация «Inscriptions de llenissei» («Енисейские надписи») с 14 иллюстрациями в тексте, 32 таблицами надписей и 8 фотографиями. Спустя три года публикация была дополнена и снабжена списком встречающихся слов и терминов, теперь она содержала уже все, чего только могла желать душа археолога. Все, за исключением лишь одной «мелочи» — дешифровки письменности.

Тем не менее, этот труд, предлагавший читателю захватывающее описание открытия памятников, выполнил, помимо публикации прекрасных иллюстраций, и вторую главную задачу, лежащую в основе всякого подобного издания: он вновь пробудил живой интерес к этим памятникам.

Вскоре на VIII Российском конгрессе археологов Н. Ядринцев обратил внимание участников на то, что пограничная область Маньчжурии, которую он посетил, весьма богата всякого рода древностями, в особенности же надписями, найденными им в этом районе и прежде всего в долине реки Орхон. Вслед за тем весной 1890 года путешествие на Орхон предпринял финский исследователь А. Гейкель. Вместе с женой и братом он добрался до древнего русла Орхона, где недалеко от озера Кошо-Цайдам (южнее Байкала) обнаружил два выветрившихся памятника, являвших собой величественное зрелище. Частично разрушенные и забытые в течение тысячелетия, они были совершенно не известны европейской науке.

Здесь находилась мощная каменная плита — явно сброшенный с постамента мемориальный камень, который представлял собой тщательно отесанный с четырех сторон монолит, очевидно, из какого-то сорта известняка или плохого, нечистого мрамора. Высота его достигала 3,5 м при ширине внизу 1,32 м, вверху — 1,22 м; узкие стороны имели в ширину от 44 до 46 см. Две стороны подверглись сильному выветриванию. Суживающийся кверху камень увенчивался орнаментом — вероятно, это было довольно неуклюжее изображение двух драконов. На обеих широких сторонах были помещены небольшие пятиугольные таблички с надписью. Сам камень оканчивался внизу длинной и крепкой втулкой, которая точь-в-точь подходила к отверстию, сделанному в еще сохранившемся постаменте; последнему создатели придали форму черепахи. Общий вид и выполнение отличались чертами, характерными для современных монументу китайских памятников, работа была, несомненно, китайская.

114