История письма: Эволюция письменности от Древнего - Страница 86

Но земля Рас-Шамры с первым же ударом заступа преподнесла археологам и историкам, в особенности же «знатокам письма» всего мира, еще один приготовленный для них подарок, занимающий, пожалуй, наиболее выдающееся место среди всех находок.

В 1929 году, во время раскопок в Рас-Шамре большого храма, который тогда еще принимали за царский дворец, археологи наткнулись на целый ряд очень маленьких, похожих на кельи комнат. В царском дворце такие помещения могли бы служить, вероятно, только кладовыми для припасов. Но уже 14 мая того же 1929 года подобному объяснению был нанесен первый удар — в этот день в углу одной из келий среди мусора и осыпавшейся породы были обнаружены клинописные таблички. Впоследствии, когда в результате раскопок 1930–1932 годов наука обогатилась новыми и на этот раз более значительными находками клинописных текстов, ученые опознали в этих помещениях храмовую библиотеку и школу писцов. Найденные таблички оказались очень ломкими — ведь они были свидетелями огромного пожара и подверглись разрушающему воздействию огня. Поэтому в первую же очередь следовало с чрезвычайной осторожностью подготовить их к перевозке, а уж затем приниматься за исследование. Когда же с некоторыми из них познакомились ближе, то выяснилось, что они весьма схожи с табличками из Эль-Амарны, написанными вавилонской клинописью. Нашлись и списки слов, также уже известные из вавилонских клинописных текстов, — отсюда и вывод относительно школы писцов. Однако основная масса табличек вела себя гораздо загадочнее, чем за 20 лет до этого находки богазкейского архива; было сделано поразительное открытие: эти таблички содержали тексты, написанные совершенно не поддающейся чтению и полностью непонятной клинописью, забытой и исчезнувшей более трех тысяч лет тому назад!

Но боги древнего Угарита, осыпавшие археологов XX века целыми пригоршнями своих даров, сделали еще больше: почти одновременно они преподнесли некое подобие ключа к тайне удивительных табличек — уже во время первых раскопок было открыто несколько складов бронзового оружия, среди которого находились и пять боевых топоров, покрытых загадочной клинописью.

Раскопки Рас-Шамры являются блестящей страницей в богатой истории французской археологии. Немало заслуг имеют французские исследователи и в разрешении связанной с этими раскопками таинственной загадки — в дешифровке неизвестной угаритской клинописи и неизвестного языка. Ведь здесь же неподалеку, в Бейруте, работали испытанные специалисты, готовые немедленно откликнуться на все то новое, что появлялось на свет в Угарите. Шеффер и Шене в ходе второй археологической кампании открывали и спасали от действия всеразрушающего времени один клад за другим; осторожный Виролло издавал первые клинописные тексты и готовил к изданию следующие. А в это же время в далеком городе Галле (на Заале) в своем кабинете неутомимо работал один немецкий ученый. И, не выходя из этого кабинета, он не только сдвинул с места дело дешифровки новой письменности и объяснения нового языка, но в значительной и существенной части довел это дело до конца.

...

Рис. 130. Надпись Ахирама из Библа (до 1000 г. до н. э.).

Ганс Бауэр, сын агронома из Гросманнсдорфа, что под Бамбергом, родился 16 января 1878 года. В первые годы ученичества он посещал бамбергскую гимназию, а затем, сдав экзамены на аттестат зрелости, поступил в Грегориану — папский университет в Риме. Здесь он изучал философию, теологию, естественные науки и языки (хотя еще и не восточные). Возвратившись на родину, он в течение двух лет служил священником в общественной больнице в Бамберге. Только в 1906 году Бауэр приступил к занятиям восточными языками, но уже в Берлине, где среди его учителей был Делич, обучавший некогда Грозного. Свои занятия Бауэр продолжал в Лейпциге под руководством Циммерна; в 1910 году он защитил диссертацию в Берлине, а в 1912 году получил доцентуру в Галле. Ганс Бауэр, достигший в итоге своей деятельности славы крупнейшего знатока языков Востока, был чистым лингвистом в отличие от подавляющего большинства его современников, связавших свою судьбу с исследованиями истории мысли в восточных странах. И, между прочим, его сугубо языковедческие работы как раз показывают, что он в совершенстве владел методом, который позднее принес ему известность как дешифровщику.

Он обладал сильно развитой способностью к комбинациям и беспримерно тонким чутьем в познании жизненных процессов, происходящих в языке. Его талант комбинатора был тесно связан с ярко выраженной склонностью к математике. Впрочем, нужно сказать, что Г. Бауэру весьма пригодились и все те разносторонние познания, которые он приобрел в ходе своих занятий и которыми не были, как правило, вооружены семитологи. Достаточно сведущий в астрономии и зоологии, он был не чужд и медицине, и сверх того считался большим знатоком средневековой философии. Он основательно изучил все главные семитские языки (а это такое огромное поле, вспахать которое целиком доступно сейчас лишь немногим семитологам), читал почти на всех европейских языках и занимался еще и многими неевропейскими, в частности, китайским, малайским и корейским. Это давало ему особые права на сравнительные исследования в области семантики.

Имея столь необычайные познания, Ганс Бауэр мог позволить себе идти неизведанным путем. Хотя обе написанные им грамматики — древнееврейского и библейско-арамейского языков — не встретили всеобщего признания, именно эти работы представляли собой смелое вторжение в наиболее темные области истории языка и служили образцом совершенно новой постановки вопроса об обоих временах семитского глагола и их развитии. Эту проблему Бауэр атаковал с довольно рискованных позиций. Однако наряду с большими комбинационными способностями его, вероятно, сопровождало в этом бою также упомянутое выше инстинктивное чутье знатока таинственной жизни языка и его самых сокровенных внутренних закономерностей. Тот же совместный натиск комбинаторной и лингвистической интуиции через некоторое время привел к одному из удивительнейших успехов в истории новых дешифровок вообще: к дешифровке Бауэром найденной в Угарите клинописи и открытию нового языка — языка этих памятников. Этот успех становится еще более значительным в свете того факта, что Бауэр, человек крайне замкнутый и необщительный, совершил и этот свой научный подвиг в одиночку.