История письма: Эволюция письменности от Древнего - Страница 75

Кто помнит, с чего начал Гротефенд, тот, пожалуй, сумеет оценить возможности, которые таило это открытие: здесь и новый взгляд на синтаксическое членение языка, и прежде всего выяснение исторических фактов огромной ценности — ведь тем самым чтению поддавались целые генеалогии. А это значило, что теперь, уже на деле, можно было установить в правильной последовательности имена династов из Каркемыша, Хаматы и Мараша. В свою очередь последнее обстоятельство делало возможным сравнение их с хронологическими рядами правителей, добытыми из клинописных текстов, и создавало условия для уверенного прочтения царских имен.

Как же действовал Мериджи? Он тщательно сравнил и проанализировал первые части двух надписей. В начале обеих (они происходили из Каркемыша и были в то время, то есть до находок билингв, самыми длинными из тех, которыми владела наука) стояли три имени; за ними следовали различные определения. Из этих последних одно было общим для всех трех имен — опознанный Мериджи титул «правитель страны»,

. У первого имени данное определение стояло (как показывает рис. 124) в конце титулатуры. Иначе обстояло дело со вторым и третьим именами. Здесь в обоих случаях за титулом «правитель страны» стояло еще по слову, оба они начинались одним и тем же знаком; стало быть, речь шла о двух словах одинакового корня. «При таком положении вещей было легче легкого предположить в обеих этих группах наличие слов „сын“ и „внук“, тем более что за это говорило и очевидное корневое родство обоих слов».

...

Рис. 124. Начало текстов двух каркемышских надписей, в которых профессор Мериджи опознал слово «сын». В обоих случаях каждый из трех рядов изображает имя; титул «правитель страны» подчеркнут; за ним идут слова со значением «сын» (2-й ряд) и «внук» (3-й ряд). Следует обратить внимание на варианты знаков.

Когда же привлеченные для сравнения надписи наилучшим образом подтвердили такое понимание текста, профессор Мериджи окончательно убедился в своей правоте. «Эта систематизирующая часть моей первой статьи в данной области, сдвинувшая с места вопросы синтаксической структуры текстов и тем самым открывшая прямой путь к установлению таких слов, как „сын“, „внук“ и т. д., и генеалогий, могла еще показаться слишком незрелой», — скромно полагал ученый, выступая недавно с докладом в Вене. Однако мы благодарны автору этой работы за достоверное подтверждение детерминатива лиц, о котором в общих чертах уже говорил Томпсон, а также за открытые в ней определение «любимый богами», титул «правитель страны», слова «сын», «внук», «правнук» и т. д. Она и в действительности была, по выражению английского исследователя Р.Д. Барнетта, «the last touch that starts an avalanche» — «последним толчком, вызвавшим лавину». Лавина же эта называлась «Гельб-Форрер-Боссерт».

Игнац Д. Гельб — профессор Восточного института при Чикагском университете. Он родился 14 октября 1907 года в Польше, в городе Тарнове. Уже рано мальчика увлекали области знания, граничащие с нашей наукой или связанные с ней непосредственно; его манило неизвестное, звало неисследованное. С неослабевающим пылом гимназист буквально поглощал исторические романы, но особенно приковала его внимание книга некогда весьма популярного венгерского писателя Мавра Йокаи; ее герой Пауль Барко в поисках прародины венгерского народа объезжает всю Внутреннюю Азию. Студентом мы видим Гельба во Флоренции, а позднее в Риме. Мечты, которым он предавался будучи еще учеником, принимают все более осязаемую форму в ходе неустанных и целеустремленных занятий, и когда в 1929 году он готовил защиту на звание доктора философии, то решил добиться этого звания при помощи диссертации на тему о древнейшей истории Малой Азии.

Однако данные хеттской культуры, тогда менее известной и более загадочной, чем ныне, невозможно было еще отделить от самой истории. И в том же году молодой доктор начинает работать над хеттской проблемой, но уже в Чикагском университете, к тому времени крупном форпосте американского востоковедения, к созданию которого приложили руки и немецкие исследователи и в котором несколько лет спустя развернул свою деятельность Эмиль Форрер.

Здесь у новопришельца оказалось так много обязанностей и так мало времени для своей работы, что он мог посвящать предмету своей тайной любви — хеттским иероглифам — лишь вечерние и ночные часы да летние каникулы. И все же, совершив во имя этой любви немало подвигов, он добился взаимности: за два года Гельб подготовил к печати рукопись своих «Хеттских иероглифов» («Hittite Hieroglyphs I»); этот труд вышел в Чикаго в 1931 году. Тогда же Лейденский конгресс востоковедов, достопамятное собрание, на котором было доложено несколько работ, открывших неизведанные пути в область дешифровок, был извещен и о результатах двухлетней напряженной работы Гельба.

Правда, Гельб еще нет-нет да и сворачивает на путь своих предшественников. Многие из его попыток прочесть имена пока еще сделаны, так сказать, в темноте, на ощупь. Однако он уже может поставить на службу науке новые серьезные выводы. Во-первых, он доказал то, что ранее было лишь предположением, — что «шип» передает звук r. Далее, он опознал в группе глагол a-i-a «делать» (он еще читал a-wa-a); это было особенно важно, так как указывало на родство иероглифического хеттского языка как с лувийским, так и с клинописным хеттским. Таким образом, Гельб, первый после Томпсона, стал сопоставлять клинописный хеттский с иероглифическим. Поскольку же клинописный хеттский уже был открыт и довольно глубоко исследован, это оказалось чрезвычайно плодотворным началом. Далее Гельб установил, что недавно найденные под одним домом в Ассуре покрытые хеттскими иероглифами свинцовые полосы, которые считали одной из разновидностей амулетов, в действительности являются письмами. Это было важно, так как из аналогий с другими восточными языками нам приблизительно известны те фразы из вводной части письма, за поиски которых можно будет взяться и в данном случае.