История письма: Эволюция письменности от Древнего - Страница 76

Но самым существенным вкладом «Hittite Hieroglyphs I», в дело дешифровки было установление факта, что рисуночное хеттское письмо наряду с многочисленными идеограммами содержит около 60 знаков, каждый из которых включает слог типа «согласный + гласный» (но отнюдь не противоположного типа). Эта мысль пришла совершенно внезапно; в ее основе лежало соображение относительно того, что приблизительно 60 знаков можно было рассматривать как фонетические. В связи с этим хеттский силлабар, с точки зрения структуры, приобретал вид, очень схожий или даже, возможно, в точности совпадающий с кипрским слоговым письмом (речь о нем пойдет в VII главе нашей книги). Отсюда же было недалеко и до вывода, что рисуночное хеттское письмо, как и кипрское, не делает различия между звонкими, глухими и придыхательными согласными (например, между б, п и ф).

В тот день, когда во время вечерней прогулки ему в голову пришла эта решающая мысль, профессор Гельб уверовал в одно прекрасное средство от застоя мысли, стимулирующее внезапные открытия и появление новых идей. Говорят, правда, что ему так и не удалось убедить консервативных представителей медицины в огромном значении этого лечебного средства.

«С того самого вечера я считаю, что самые лучшие и неожиданные мысли приходят к некоторым людям во время ходьбы. Постепенно я проникся убеждением, что человек, который бойко шагает вперед, слегка отклонив назад корпус и твердо наступая на пятки, на ходу получает через позвоночник некие электрические импульсы, побуждающие его к оживленному, продуктивному мышлению».

Однако имеются проблемы, которые, к сожалению, невозможно постичь во время ходьбы, например проблема прочтения и установления функции относительного местоимения в иероглифическом хеттском. Разрешение этих проблем (что было важнейшим вкладом профессора Гельба в дешифровку) он сам поныне характеризует как продукт тяжелейшей работы, выпавшей на его долю. Поначалу здесь нужно было в поте лица осиливать уже довольно обширную и далеко не единодушную в своих выводах литературу и отбирать результаты исследований; приходилось заниматься, скорее, гимнастикой для мозга, при которой, как сетовал исследователь, требовалось больше усидчивости, чем ему хотелось бы. Труд Гельба означал совершенно очевидный прогресс, и прогресс этот сразу же получил новый толчок двумя работами высокого класса.

Мы уже сообщали о человеке, открывшем восемь языков в хеттских табличках, — швейцарском языковеде Эмиле Форрере, некогда профессоре в Берлине, затем в Чикаго, а ныне в Сан-Сальвадоре. Его работа проложила новые пути к тайникам клинописных текстов. Не менее важным, но уже для дешифровки иероглифов, стал и другой его труд — «Хеттское рисуночное письмо» (Чикаго, 1932), охарактеризованный И. Фридрихом как основополагающий.

Метод, который применил здесь Форрер, имеет такое решающее значение для всякой дешифровочной работы, что мы считаем необходимым описать его хотя бы в самых общих чертах. Все предшествующие попытки дешифровок (за исключением попытки, предпринятой Иенсеном и изложенной нами выше) ставили своей целью чтение письменных знаков по звукам и потому почти не сдвинули вопрос с места. «На самом деле, — как поясняет Форрер, — вначале нужно стремиться к пониманию надписи лишь с точки зрения ее объективного содержания». Он указывает на идеограммы китайской письменности, которые читаются в Японии по-японски, в Корее — по-корейски, в Аннаме — по-аннамски, напоминает о шумерских идеограммах, произносившихся, как мы уже знаем, в Ассирии по-ассирийски, а у хеттов — по-хеттски. «Мы и сегодня, — отмечает исследователь, — употребляем большое число идеограмм, которые хотя и не передают звукового значения, но повсюду понятны благодаря тому, что каждый читающий придает им привычное и общеупотребительное звуковое значение. Таковы денежные знаки £ и $ или знак &. Стало быть, пониманию существа текста следует отдавать преимущество перед его чтением».

Но как добиться этого понимания существа текста, если нельзя прочесть ни одного слога? «Для этого имеется, — говорит Форрер, — необычайно хорошее средство: наблюдение за проявлением параллелизмов. Такие параллелизмы могут часто господствовать в отношениях:

1) между изображением и сопровождающим его текстом;

2) между предметом и его обозначением в тексте, начертанном на этом же предмете;

3) между самим рисуночным знаком письма и его значением».

Краткие примеры к вышесказанному пояснят мысль Форрера. Так, мы сталкиваемся с первым случаем, если в фигурах наскального рельефа по осанке, одеянию и атрибутам легко узнать богов, а изображение каждого из них сопровождается одним и тем же иероглифическим знаком; отсюда уже можно сделать вывод, что речь идет о знаке «бог»; или, что еще понятнее, когда правитель, как на одном семейном рельефе из Каркемыша, держит на руке своего малыша, и именно через эту руку проходит надпись: «Я держу его на руке». Перед нами второй случай, если, например, на жертвенном топоре выгравировано: «Топор верховного жреца» (вскоре в несколько иной связи мы познакомимся с подобным характерным орудием). И наконец, третий случай фактически имеет место во всех тех идеограммах, которые не приняли еще чрезмерно условного вида и недалеко ушли от своего исходного рисунка, как, например, шумерский рисуночный знак «солнце».

«Уже одни эти три параллели, — продолжает Форрер, — дают без всякого чтения звуков двадцать пунктов для составления словаря исследуемого языка, а также (при их сравнении) четыре важных правила для грамматики. Однако и этим не исчерпываются возможности, представляемые явлением параллелизма. Другим ключом, значение которого едва ли можно переоценить, служит обычный для Древнего Востока параллелизм между отдельными одинаковыми частями различных надписей». Форрер особо отмечает три таких случая: